Стоп-кадр

Чёрт его знает, откуда взялась эта фура. Она неслась навстречу тараном, способным убить не только жизнь, но и саму смерть.     Выходя на обгон, Лёня точно её не видел. Задремал? Отвлёкся? Нет, ничего такого, кажется, не было.     Грузовик справа не давал возможности уйти в сторону. А фура накатывала красным тайфуном, стеной, безысходностью, от которой некуда деться, и остаётся только считать секунды до. Это было страшно. Хорошо, когда не видишь пули, которая летит убить тебя. Только представь: она приближается, приближается — достаточно медленно, чтобы ты мог насладиться зрелищем, и достаточно быстро, чтобы не мог избежать. Накатывающая махина страшнее во сто крат. Остаётся только считать секунды...     Сколько их? Три. Максимум — четыре.     Не считай, Лёня. Живи! Три секунды — это же целая вечность, если правильно ими распорядиться. Ведь не считал же раньше. Так не стоит уже и начинать - поздно.     Больно, наверное, будет... Да конечно будет! Ударит, искорёжит, разнесёт. Рулевое, вдавленное в грудь, исторгнет душу. Отлетит душа, ударится о лобовое, впечатается в него шлепком, невзрачной кляксой.     Пятый, пятый, слышишь меня? Иду на таран. Привет родителям...     Нет. Всё не то. Не так, неправильно! Ну не может человек за секунды до лютой мучительной смерти думать такую ерунду. О чём надо думать? О чем? Скажи, Лёня.     Боль. Мрак.     Старая «семёрка» цвета охры превратилась в смятую консервную банку, в пятно Роршаха, в котором можно увидеть что угодно, но только не машину.     Видео замерло на последнем кадре.     Не стало человека. Не стало души. Стало мясо.     Мясо...     Ну-ка, ещё раз...     Откуда взялась эта фура? Вот она - несётся навстречу тараном, способным убить не только жизнь, но и саму смерть.     Выходя на обгон, он точно её не видел. Уснул? Задумался? Нет, ничего такого, кажется, не было.     Грузовик справа не даёт уйти в сторону. А фура накатывает вечностью цвета крови (чистой крови, без молока), обещанием жуткой боли, безысходностью, от которой некуда спрятаться; и остаётся только считать секунды до. Страшно. Господи, как мне страшно! Хорошо, когда не видишь своей смерти со стороны, иначе пришлось бы умирать дважды: первый раз — от ужаса и жалости к себе, второй — от смерти.     Сколько осталось? Три секунды? Четыре? Пять?     Рулевое боднёт в грудь, вытолкнет душу. Душа ударится в лобовое, растечётся по нему невзрачной кляксой, пятном Роршаха, в котором уже ни за что не признаешь душу.     И останется мясо.     Мясо...     Человек придумал скотобойни с полным технологическим процессом от квохтушки - до тушки, упакованной в полиэтилен.     Корова — говядина, свинья — свинина, баран — он и при жизни баран. А человеку жрать надо. Человеку, конечно, много чего надо. Но в первую голову — жрать. Голод — двигатель прогресса, это без вариантов. Всё остальное — шестерёнки в двигателе.     Мясо...     С кровью люблю.     Хочу...     Тьфу, чёрт, при чём тут мясо?!     Стоп-кадр. Груда металлолома на полосе трассы Н-9.     И всё не то, всё не то.     Дмитрий Игоревич кряхтит, поднимается с кресла и идёт в кухню, за холодным бифштексом, специально оставленным с обеда на случай, если захочется перекусить. Вооружившись ножом и вилкой, возвращается к компьютеру. Включает повтор воспроизведения. Под тихий скрежет ножа по фарфору, позвякивание вилки, чавкающие звуки и посапывание, «семёрка» цвета охры в четырнадцатый раз выходит на встречную, чтобы обогнать грузовик. Из тумана на рандеву с неведомым и пока ещё живым Лёней Шацким вылетает фура с красной кабиной. Лёня не делает ничего. Он не пытается затормозить (естественный, казалось бы, порыв), увернуться. Он даже скорость не сбрасывает и не защищается рефлекторно руками. Он не предпринимает ничего, он просто едет, как закоренелый фаталист, навстречу неизбежной смерти...     Лёня, Лёня, ну скажи мне, о чём ты думал, что ты чувствовал в эти последние секунды? Ну пожалуйста, мне очень это надо! Хочу понять, прожить.     Дмитрий Игоревич пишет рассказ. Рассказ застрял на финальной сцене — автокатастрофе, в которую попадает главный герой; рассказ буксует и никак не движется дальше.     Холодная говядина немного отвлекает, помогает развеяться, собраться с мыслями. Горчица приятно щекочет ноздри и мозги.     Ковыряясь во рту зубочисткой, поцвиркивая губами, Дмитрий Игоревич наливает в бокал немного сухого красного. Смачно пьёт, выполаскивает рот, наслаждаясь терпкой вязкостью вкуса.     Эх, Лёня, куда ж тебя несло?..     Будь я на твоём месте, я бы...     Да ну его! Не хочу я быть на его месте.     Рассекая туман, фура вылетает навстречу красной махиной, огромным тараном, нацеленным ему в лоб.     Живот схватывает противным кислым спазмом, рот открывается в беззвучном крике, пальцы стискивают руль так, что моментально белеют. Мышцы окаменели от страха — он не может шевельнуться. Мозги вскипели и спеклись остывшей лавой — он не может думать.     Он не видит лица своей смерти, сидящей за рулём «Камаза». Если бы увидел, возможно, ему стало бы легче. Может быть, появилась бы надежда. Быть может, он разглядел бы сочувствие или страх в лице своего невольного убийцы. Но он, кажется, вообще ничего не видит, потому что фокус моментально сузился, превратился в узкий тоннель от глаз до красной решётки радиатора. Вне пределов тоннеля всё черно и не имеет значения. Вообще ничто не имеет значения, кроме того, что ему очень страшно и безумно хочется жить.     Непрожёванный кусок мяса застревает в горле, перекрывая уже ненужное дыхание.     Удар. Быстро погасший в ушах скрежет.     Смерть — дело быстрое и немудрёное.     Стоп-кадр.     Где-то там, в металлическом месиве, застыл нелепым пятном Роршаха Лёня Шацкий.     Побледневший Дмитрий Игоревич кашляет, прислушивается к бешено стучащему сердцу, переводит дух. Руки мелко-мелко дрожат. Чуть не подавился, чёрт... Но как отчётливо он всё видел. Он почти был там!     Ужас.     Смерть — дело быстрое и немудрёное, да. Жизнь, кажется, - ещё быстрее и незатейливей.     Но что-то не схвачено. Чего-то ещё не достаёт в этой картине. Какая-то малость осталась за кадром шестнадцатисекундной записи, не увиделась, не понялась и не прочувствовалась.     Глоток сухого красного. Сигарета. Клик мышью по кнопке «Start».     Из тумана медленно-медленно выплывает бесформенное красное пятно, очертаниями напоминающее кабину «Камаза». Во внезапной и абсолютной тишине кошмар наползает, увеличивается, заполняя собой всё видимое пространство.     Вслед за слухом выключается зрение — это закрылись глаза. Словно кто-то одним рывком опустил жалюзи или выключил свет.     Его спина вжимается в спинку сиденья в безумной и бессмысленной попытке отдалиться от конца, продлить не-ощущение боли хоть на долю секунды. Хоть на долю секунды продлить ощущение жизни.     Сигарета вываливается из открытого рта.     Руки отталкивают, отталкивают от себя руль.     Скорей бы уже! Мне страшно!     Единственное и последнее, что ему представляется за секунду до — кусок мяса, аппетитно шкворчащий на сковородке, покрытый рыжей корочкой, истекающий розоватым соком.     Запись доходит до конца, останавливается.     Нелепым комком металла, изломанным телом странного насекомого, застыли посреди дороги останки «семёрки».     Стоп-кадр...     На обочине, у сто семьдесят второго километра трассы Н-9 прислонён к дорожному столбику венок. На чёрной ленте золотыми буквами выписано его имя: Серов Дмитрий Игоревич. Рядом лежит покорёженный руль его «семёрки».     Его неоконченный рассказ «Мясо» опубликовали в одном литературном журнале, но случился казус: во всём тираже все страницы, отведённые под «Мясо», оказались пустыми, девственно белыми, без единой буквы. Был небольшой скандальчик.     Лёня Шацкий не скандалил. Он озадаченно полистал чистые страницы под заголовком «Мясо», хмыкнул и забыл. ***     Я вздыхаю, качаю головой, отбрасывая неудавшиеся мысли и несложившиеся слова. Щёлкаю мышью по кнопке «Start».     «Семёрка» цвета охры начинает двигаться влево, выходя на обгон...